— Я действительно это спросила?
— Да. — Он внимательно изучал ее лицо. — И у меня нет ответа на твой вопрос.
Она опустила чашку, вдруг почувствовав себя не в своей тарелке.
— Тебе и не нужно кому-то принадлежать, — ответила она. — Это был риторический вопрос.
— Хорошо, тогда позволь мне тебя кое о чем спросить, — сказал Себастьян. — Думаешь, ты смогла бы меня простить? То есть, возможно ли получить прощение таким, как я?
— Я не знаю. — Клэри схватилась за угол стола. — Я… Я имею в виду, что не знаю многого о религиозной составляющей прощения, только о обыденном понимании этого слова. — Она сделала глубокий вдох, зная, что она лепечет. В настойчивом выражении темных глаз Себастьяна было нечто такое, что заставляло думать, что он ждет ответов на свои вопросы лишь от нее одной. — Я знаю, что человек должен своими поступками заслужить прощение. Должен измениться. Сознаться, раскаяться, компенсировать то, что он сделал.
— Компенсировать, — отозвался Себастьян эхом. — То есть загладить свою вину. — Она посмотрела вниз, на свою кружку. Те поступки, которые совершил Себастьян, нельзя было исправить… никак. — Ave atque Vale, — сказал Себастьян, глядя на свою кружку шоколада.
Клэри узнала в этих словах традиционное прощание Сумеречных охотников со своими умершими соратниками.
— Почему ты сказал это? Я не умираю.
— Ты знаешь, это из стихотворения, — сказал он. — Катулла. Frater, ave atque vale[7]. Он говорит о пепле, о заупокойных обрядах и о своей скорби по брату. В детстве я учил эту поэму, но тогда не чувствовал этого — ни его горя, ни утраты, я даже не задумывался о том, каково это — умереть, не имея никого, кто станет оплакивать тебя. — Он внезапно посмотрел на нее. — Как ты думаешь, если бы мы выросли вместе, это что-либо изменило бы? Ты бы любила меня?
Клэри обрадовалась, что вовремя поставила на стол кружку, иначе уронила бы ее.
Себастьян смотрел на нее без какой-либо застенчивости или неловкости, которая могла бы сопровождать такой странный вопрос, но так, как будто бы Клэри была представителем любопытной, иной формы жизни.
— Ну… — ответила она. — Ты мой брат. Я бы любила тебя. Мне бы… пришлось. — Он продолжал смотреть на неё все тем же пристальным взглядом. Клэри задумалась над тем, стоит ли ей задать ему такой же вопрос. Смог бы он в этой ситуации полюбить ее? Как сестру. Но у нее было ощущение, что он понятия не имел, что это значит. — Но Валентин не воспитывал меня, — ответила она. — На самом деле, я убила его.
И зачем она это сказала? Может быть, она хотела увидеть, что расстроила его своими словами. В конце концов, Джейс однажды сказал ей, что, возможно, Валентин был единственным, кто заботился о Себастьяне. Но он даже не побледнел.
— В действительности, — произнес он, — Ангел убил его. Хотя это было из-за тебя. — Его пальцы оставили следы на побитой столешнице. — Знаешь, когда я впервые встретил тебя в Идрисе, надеялся… Я думал, что ты будешь похожа на меня. Потом, когда я осознал, что мы не похожи, то возненавидел тебя. Но когда я возродился, Джейс рассказал мне о том, что ты сделала, и я понял, что ошибался на твой счет. Мы похожи.
— Ты сказал то же самое прошлой ночью, — ответила Клэри. — Но я не…
— Ты убила нашего отца, — сказал он. Его голос звучал мягко. — И тебе абсолютно все равно. Ты ведь ни секунды об этом не задумывалась, не так ли? Первые десять лет жизни Джейса Валентин избивал его в кровь, но Джейс до сих пор по нему скучает. Переживает, хотя в нем нет ни капли крови Валентина. Он был твоим отцом, а ты убила его, и ты даже не страдала бессонницей по этому поводу.
Клэри, открыв рот, уставилась на него. Это было несправедливо. Так несправедливо. Валентин никогда не был для нее отцом. Он никогда не любил ее. Он был всего лишь монстром, которого следовало убить. Она убила его, поскольку у нее не было выбора.
Незнакомый голос в ее мыслях воскресил образ Валентина, вонзающего лезвие меча в грудь Джейса, и удерживающего его в то время, пока он умирал. Валентин плакал над сыном, которого он убил. Она никогда не оплакивала смерть отца. У нее даже и мысли такой не возникало.
— Я прав, не так ли? — произнес Себастьян.
— Скажи, если я ошибаюсь.
Скажи, что ты не такая, как я.
Клэри опустила взгляд на кружку с уже остывшим шоколадом.
У нее было ощущение, что внутри нее пронесся вихрь и стер все ее мысли и слова.
— Мне казалось, что ты считал Джейса похожим на тебя, — наконец произнесла она сдавленным голосом. — Я думала, что из-за этого ты хочешь, чтобы он был с тобой.
— Мне нужен Джейс, — сказал Себастьян. — Но внутри он не такой, как я. А вот ты — да. — Он встал. Каким образом он оплатил счет, Клэри не запомнила. — Пойдем со мной.
Он подал ей руку. Она встала без его помощи и машинально поправила ему шарф; шоколад, который она выпила, ощущался пенящейся кислотой в желудке. Она последовала за Себастьяном из кафе в переулок, где он стоял, глядя в синее небо над головой.
— Я не похожа на Валентина, — ответила Клэри, останавливаясь рядом с ним. — Наша мама…
— Твоя мать, — поправил он, — ненавидит меня. Ненавидит! Ты видела ее. Она пыталась убить меня. Ты хочешь сказать мне, что похожа на свою мать, отлично. Джослин Фэирчайлд жестока. Она всегда была такой. Месяцами она притворялась, что любит нашего отца, возможно, даже годами, лишь для того, чтобы она смогла собрать достаточно информации о нем, чтобы предать его. Она спланировала Восстание и наблюдала, как убили всех друзей ее мужа. Она украла твои воспоминания. Ты простила ее? И когда она бежала из Идриса, ты правда думала, что она вообще планировала взять меня с собой? Она, должно быть, испытала облегчение от мысли, что я мертв…
— Это не так! — резко перебила Клэри. — Она берегла шкатулку, в которой хранила твои детские вещи. Она имеет обыкновение доставать ее и оплакивать их. Каждый год на твой день рождения. Я знаю, что шкатулка у тебя в комнате. — Тонкие, изящные губы Себастьяна исказились. Он отвернулся от нее и зашагал вниз по аллее. — Себастьян! — окликнула его Клэри. — Себастьян, подожди. — Она не была уверена, что знает причину, почему она хотела, чтобы он вернулся. Правда, она понятия не имела, где она была или как вернуться обратно в квартиру, но этого было более, чем достаточно. Она хотела встать и бороться, доказать что она не была той, кем он ее назвал. Она повысила свой голос до крика: — Джонатан Кристофер Моргенштерн! — Он остановился и медленно повернулся, оглядываясь на нее через плечо. Она шла к нему, а он наблюдал за ее походкой, его голова наклонилась в сторону, черные глаза сузились. — Спорю, что ты даже не знаешь мое второе имя, — произнесла она.
